Между вами горел костер. Он горел на горе. Мы приходили сюда, чтобы петь.
Ты сидела напротив, дерзко приподняв голову. За тобой были звезды и песня. За мной горы и луна — черные силуэты лунных гор.
Ты пела чисто и красиво. Я пел неумело, спотыкаясь.
Тебя освещал костер — и было в тебе что-то марсианское. Наши тени сливались, а взгляды встречались только в небе. Мы смеялись. Мы просто смеялись. Нам было хорошо.
— «Любовь зла», — пела ты. Все - взахлеб повторяли, улыбались. Издевалась гитара.
Костер лизал сухие бревешки, ночь и наши сердца. Он почти не дымил — столько горячих искр!
А внизу усталый полигон. Он в свете луны, как маленький гриновский Зурбаган. На причале белеют паруса спящих палаток. Завтра в море. Ждут горы и открытия. Ну, а сегодня прощальный вечер—спевка, как обычно до утра.
У костра, — ты, друзья и песня.
Нет все-таки немного - не по себе. В глазах грустинки.
У тебя прекрасные волосы. Ветерок рассыпает, ласкает их. Завидую ему, ты нравишься мне — вот такая у костра, чертовски веселая, своя, с песней, упрямая и говорливая и такая близкая, казалось перешагни костер, и — рядом с тобой.
А у тебя далекие глаза, в них лунные переливы. Загадочные глаза, насмешливые…..
Как это просто — сделать к тебе шаг. Ну, шагай же, болван!
Тяжелы ноги. Горды. Плюнуть бы на все заповеди, как мотыль сгореть или... Зачем я ссорился с тобой? А ты злюка! Вот уже два дня я смеюсь и прохожу мимо.
«Весельчак». А в груди скребет» Все говорят: «Болтун». А я гордец. Как это трудно быть гордецом. Для меня ты больше, чем все встречное. Какой серый горизонт без тебя, какой мокрый — в тучах и вспышках зарниц.
Подойду. Должен. Надо. Возьму руку. И скажу что-нибудь теплое и страшно хорошее. Завтра ты уезжаешь. Правда, ненадолго. Все равно. Нужна ясность.
«А я тебя не люблю нисколько, даже ничуточки, ни на грош!» — это я пою. И смеюсь - горько до слез.
Больше всего на свете я любил нехоженые тропы, далекие горизонты да горы. На одной из них была ты. Случайность, конечно. Могла быть и другая. Но не надо другой! Ты ворвалась в мой мир, раздвинула его, и я стал восторженнее, глупее и ершистее.
Какое черное небо! Как твои глаза. Звезды, как слезы, Упала одна, сверкнула ярким пучком, пролетела мимо. Не успел опять загадать желание.
А костер продолжал оставаться между нами.
«Нам идти большие переходы, вам нести разлуки и невзгоды», — звучит песня.
Все таки ты лучшая. Ты смотришь на меня, что-то ждешь. В глазах колючая усмешка.
Все равно подойду.
«Взметнулась вверх рука», прощай, пока, покачивает ночь на спинах облака».
— Ну, до свидания! — ты, рассеянно улыбаясь, встаешь. — Надо спать!
Говори, ты же хотел. говори что-нибудь ей смешное и нелепое, доброе, говори! Я вскакиваю, делаю шаг, костер позади.
— Меня провожать не надо! предупреждает ее голос.
К черту все! Распустил нюни.
— Размечталась! — В душе злость, но улыбка, как всегда до ушей. Растерян. Тьма уносит тебя. Я холоден и неуютен, как осенняя ночь.
Утро наступило на редкость дождливое, пустое и хмурое. Я лежал и долго смотрел в гудящий брезент палатки. Дождь все сыпал и сыпал. Надо бы попрощаться. К чему? В просвет палатки я видел, как мелькала ты и смотрела в нашу сторону. Со вздохам перевернулся на бок. Вбежал Валерка.
Девчонки уезжают!
Упрямец, она же тебе нравится, ну...
— И что? — махнул рукой.
Я слышал, как запыхтела машина, сквозь дождь донеслась прощальная песня. Лежал, терзался. Выбеги же, закричи, позови, — стучало сердце. Но нет, я еще крепче сжал кулаки и челюсти.
А сердце стучало: «так - так, ду-ррак, так-так, ду- ррак» и все тише пробивались через этот стук слова песни, шум барахлящего мотора старенького грузовика, который увозил в неведомые дали тебя.
