Первые впечатления    всегда более яркие и незабываемые. Они не истираются временем. А преследуют тебя в виде  вспышек неутоленного любопытства или приливов неожиданных воспоминаний.
Такая человеческая натура:  вздыхать по прошлому, не ценить настоящее   и ждать чудо от будущего.
      Мы  помним лишь то, что когда-то впервые очень восторженно  переживалось нами. Что-то глубоко личное и в тоже время символично реальное. Что  приходит к нам  в виде ощущений счастья, всплеска  волн, запаха соленого воздуха и безответной любви к просторам. Потому что это были наши первые самостоятельные шаги в геологии!

      На причале, подставив уши к серьгам швартовых канатов, покачивался корабль. Он был словно обмазан зубной пастой. Чистый и белоснежный.  Корабль красовался у причала, и всем своим новеньким видом показывал готовность к дальнему плаванию.  На его борту красовалась надпись «Ильменит» - порт приписки Находка. На это судно меня,  молодого специалиста и выпускника Томского политехнического института, назначили начальником  геологического отряда. Вернее, со мной должен быть идти в рейс опытный геолог, но он заболел. И вот я с приказом в кармане  и рулоном проектных карт, торчащих из рюкзака, впервые в жизни взошел на корабельную палубу. 

       До отхода судна оставалось 40 минут. Вахтенный рыжеватый матрос, качающийся от ветра, проводил меня в каюту к  старпому. 
       –Ильич! - представился старший помощник капитана. – Петр Ильич. Так,  стало – быть, с нами в море? –
Он сидел за столом  и старательно цедил каждое слово.
       – Капитан у нас отдыхает. Но я за него. Ваша каюта рядом. У нас все на мази. К отходу все уже готовы.
Неожиданно он деловито открывает шкафчик стола. Я обомлел. Там катались шесть бутылок водки и  несколько разовых стаканов с  шестью карамельками.
       – За знакомство и за наше  плавание! – Он разливает водку  по полному стакану и сует мне в руки конфетку. – Будем живы и служивы!

        Я вообще-то не пью, но отказаться было стыдно. Мы стукаемся стаканами и выпиваем. Мой кишечный тракт зажгло так, словно в него бросили ядовитую жабу. Вдруг распахивается дверь и на пороге каюты возникает   коренастый дядя в морской фуражке  и  капитанском кителе поверх тельняшки.
       
       –Пьянствуем на научном корабле? А между тем  до отхода осталось 30 минут! Быстро всем по местам! Проверить весь личный состав! А это кто такой? - И дядя тыкает в меня мясистым мозолистым пальцем.
       -Это наш начальник рейса, кэп.
 Я представился.
       - Говоришь начальник рейса? А ну пойдем ко мне в каюту. Посмотрим, что ты у нас за птица. 

       Мы проходим в капитанскую  каюту.  На широком командирском столе возвышалось пять бутылок водки и какие-то непонятные закуски в томатном соусе. Рядом громоздились два стула. В открытый иллюминатор светило солнце. Матрос в белом переднике старательно сервировал стол. Увидев нас,  он вытянулся в струнку, поздоровался  и исчез.
       - Ты что же традиции флотские нарушаешь? На корабле пить запрещается. Разрешается только с капитаном.  И только  -  кровавую Мэри.
       Я не знал, кто такая Мэри и почему она кровавая. Но на всякий случай кивнул. Он пододвинул к себе  граненые стаканы и наполнил их на треть томатным соком. Затем добавил до краев водки. Я понял, что это – моя смерть. Кровавая Мэри меня убьет. Отказаться -  значит,  быть на корабле  белой вороной или писуном,  кто не пьют,  а пишет про все, куда следует. Но и такой коктейль я еще никогда не пил.

         -Будем знакомы. Камынин Александр Александрович. Или  просто - Сан Саныч.  Идет. Давай выпьем за мой корабль. Он у меня новенький. Только с завода. Не судно, а перо жар-птицы. Давно о таком мечтал!
Мы залпом выпили. Томатный сок смешался с водкой, и внутри меня снова взбесились  гиены.
        -Теперь за отход  и счастливое возвращение. Ты же хочешь вернуться живой и красивый?
        Я не мог не согласиться. Капитан похлопал меня по плечу и вновь наполнил стаканы. За иллюминаторами  ярилось солнце. Разноликие веселые  голоса  и быстрая музыка гремели  с причала. Громкая связь призывала всех посторонних покинуть судно. До отхода оставалось 20 минут.
      - Отход, сынок,  это -  фиеста. Праздник,  который всегда с тобой.  Душа разрывается на куски между берегом и морем. 
Я понял, что он поклонник  Хемингуэя. Капитан выпил и,  глядя,  как я мучительно допиваю  очередной стакан, глухо вымолвил:

      -Все! Отдых! На 10 минут я Штирлиц. Меня нет.
С этими словами он рухнул на узкую деревянную кровать.
      Я неуверенной походкой поднялся на палубу. Солнце по-прежнему сияло. Берег гудел. Громко  звучали песни. Играла гармошка. Стреляли ракетницы. Кричали дети. Толпились зеваки. На палубе качались у трапа  не совсем трезвые матросы. Какие-то женщины в мятых юбках выводили друг друга  из кают-компании. Кто-то пытался петь, кто-то плясал. Судно, как усталая рыба, трепыхалось от работающих «на холостом ходу» двигателей и поступи многочисленных ног.

       Передо мной неожиданно выросла  из люка вихрастая черная голова и заговорила со мной человеческим голосом.
      - Вы у нас будете начальником отряда? Так что же вы здесь стоите? Давайте к нам в лабораторию. Мы вас уже ждать замучились. Будем знакомы: радиогеодезист Максим Ванин.
      
      Голова протянула мне   крепкую загорелую  руку. 
      - Осторожнее! Здесь мокрые ступеньки.
Мы спустились в большую просторную каюту. Под иллюминаторами стояли длинные лабораторные  столы, заставленные домашней снедью. Около них сидели веселые молодые парни и одна девушка.  Увидев нас, все приветственно залюлюкали.  Над столами египетскими пирамидами возвышались бутылки: много бутылок. Стаканы были уже налиты с верхом. Я понял, что сейчас уйду в небытие. Мы познакомились.
      Сознание еще боролось  за меня. Первые стаканы я пытался цедить сквозь зубы. Но потом под бурные тосты  все смешалось. Затмилось. Я медленно угас под незнакомые мне звуки моря, нетрезвые голоса и рокот работающих двигателей.

      Я очнулся в полумертвом сознании на морском дне у пирса. Вокруг было сыро и склизко. Дребезжало железо. В глазах стояла зеленая вода. Какие-то  кисло-водочные,  вонючие медузы душили меня изнутри.   Тяжелая голова не ворочалась. Руки не шевелились.
      - Я – утопленник! Запутался в якорной цепи и упал с судна…. – в ужасе выдавила из меня  отравленная жижа моего головного  мозга.  Но почему я еще дышу?  Зачем жажда  так душит  горло? Сползаю вниз. В иллюминаторе плыло море под звездным небом. На столе стоят несколько бутылок с водой. Жадно выдуваю их. Чувствую – начинаю жить. Так началось мое первое  дальнее плавание.

       Прошло много дней. Мы пересекли Японское море, переполненное японскими краболовами, -  такими маленькими ржавыми  суденышками без удобств, о чем свидетельствовали голые японские попы, сверкающие вдоль бортов. Пробороздили Татарский пролив. Зашли в залив Николая, что протягивается в виде длинного червя  в материковом теле  Тунгурского побережья. Отработали несколько геологических  профилей. Дали тоскливый траурный гудок в заливе Счастья, где год назад погибли восемь наших геологов из Партизанска. Их морской бот,  на котором они плыли, перевернулся. Шансов на спасение у них не было никаких. Сильное течение. Холодная вода. Штормовое море. Три минуты и все -  смерть от переохлаждения. Помянули безвинно убиенных ребят. Жалко парней. Теперь залив Счастья для них вечный могила.
        На берегу в непролазной тайге повстречали томичей. К моему изумлению среди них были Вася  Шевченко, мой попутчик по походу на Камчатку и работающий на севере Хабаровского края, и Витя Богомяков. Они были выпускники ГРФ 1970 г. – столпы студенческой коммуны «Рвань».   
Обогнули Шантарские острова, и на траверсе острова Ионы повернули в сторону Западной Камчатки…

       Острова скрылись в дымке. Их изрезанные берега с причудливыми скалами в вечерней дымке походили  на  тридцать три  богатыря,  защищающие землю.
Охотское море расступилось перед нами во всей своей изумительной и многоцветной  красоте.
       - Сколько еще будем идти до Камчатки, Сан Саныч?   
Мы стояли в рулевой рубке и пили чай. Здесь же дежурил за штурвалом вахтенный матрос.  Рядом в штурманской мерил циркулем карту второй помощник.
      
       Бескрайнее море,  сливаясь   с небом, светилось от горизонта до горизонта.   Сияло так, что казалось,  свершилось чудо и  миром правит одна красота! И горят, и плавятся   в  пронзительно ярком  красно-оранжевом   закате чьи-то невостребованные чистые  души.    Наше легкое суденышко стремительно уходило на восток, убегая от заката   к Камчатке. Расцвеченное уходящим солнцем, оно походило на  яркое летящее перо из крыла  жар птицы. А оставленный материк исчезал в тумане, как  несбывшейся надежда.
       - Красота – то какая,  Господи! – воскликнул я от восторга.
       - Завтра жди ветра. Будет бодать в левую скулу. Уж больно чуден сегодня закат.
       - Ты, кэп, - пессимист? До Камчатки дойдем дня за три-четыре. Прогноз – штиль, -подал голос второй помощник, Виктор Шлага. Он,  как и я, был молодым специалистом и очень гордился своим высшим мореходным образованием.
        -У меня перед штормом всегда сердце ноет. Бурю чувствует. Еще ни разу не подводило. Посмотрим, студент, кто прав. Утро вечера мудренее! Чья ночью вахта? Старпома?  Пусть наш Маркони запросит точный прогноз погоды.
Сан Саныч ушел к себе.

       А я спустился в лабораторию. Здесь кипела маленькая жизнь.  Радиогеодезисты сражались в шахматы.  Саша Веников, или просто Веня, -  наш техник геолог мучил гитару. Лера, что-то писала. Буровики ковырялись с лепестковым стаканом.
      -Как настроение стрижи-геологи?
Стрижами  нас прозвали  моряки за наш несолидный   возраст. Самому старшему было всего 27.
      -Чирикаем потихоньку. Уговариваем  Леру, кого-нибудь из нас полюбить.
- «Глаза словно небо осеннего дня, но нет в этом небе огня. И давит меня это небо и гнет, за что ты не любишь меня».
Веня  вымучивал песню, чиркая глазами на Леру и глубоко вздыхая. Гитара у него просто стонала от желаний.
      -Что-то вас быстро на любовь потянуло, мальчики. Лучше носки стирайте чаще!  Да горох ешьте меньше.  А то избыток калории у вас лицах написан.
-«Что не случай то пропажа, что не баба то скала» - мочалил очередную песню Веня.
- Кок нас скоро уморит горохом. Каждый день гороховое меню. На камбузе одни  сухоовощи, да макароны по-флотски. – вмешался Гена Ожков, наш буровой мастер. - Какие калории, тут себя потеряешь! Мяса хочу! Такой огромный жирный кусок запеченной говядины.
- Какие-то у вас мальчики,  одни животные желания. О работе хотя бы  поговорили.
-  Умница,  Лерочка! Давайте все сюда. -  Я развернул карту. Сейчас мы находимся вот здесь.  Вот Западная Камчатка. Здесь на побережье работает наша береговая разведочная партия.  В этом районе обнаружены многочисленные россыпи золота. Наша первая задача провести исследования шельфовой зоны в местах распространения палеодолин золотоносных  рек.   Вторая задача – геолого-съемочные работы 1:50 000 масштаба. Вот границы площади картирования. Геофизическое судно «Морион» подойдет завтра.  Работать будем в тандеме с геофизиками. Более подробное описание предстоящих работ находится в этом проекте.
Я показал на увесистую папку в картонном переплете.
      –Есть вопросы?
      -У матросов нет вопросов. Все как всегда.   А на берегу побываем? – спросил Веня.
       - Если будет хорошая погода  - обязательно.  Но только после выполнения плана работ. Нам надо отбурить 5000 донных станций.
       - Пять тысяч? Застрелиться легче! – пробурчал Гена Ожков.  - Лебедка на судне новая. Надо бы ее обкатать. Да и работать придется от рассвета до заката. Опять кишкодрал  какой-то!
       - Кишки драть будем по очереди – сделаем две-три бригады. За лебедкой поставим кого-нибудь из механиков или боцмана. Если что случиться, обратимся за помощью на берег к  начальнику партии Хитрову Володе. Он здесь хозяин камчатской тундры. Между прочим,  первый Ломоносовский лауреат  студенческих работ. Имеет золотую медаль. Томичи и до Западной  Камчатки  добрались. Всем все понятно?  Тогда вольно. Смотрите Леру не обижайте!

      Я поднялся  наверх и прошел на слабоосвещенную корму.  Тяжелая тьма беззвездного неба, словно щепку вдавила меня  в палубу. Мрак  за бортом был такой, что становилось жутко.  Штиль  и гладь всасывали невидимое пространство. Наше судно шло вперед, словно скользя по черной слюде моря.

      «Говорят на нашем судне появился домовой, влюбленный в плавание, корабельный домовой…» – вспомнил я строчку из известной песни и пупыристый холодок промчался по моей коже. Казалось, кто-то меня обнял сзади и прижал к холодным поручням. Темная-темная   ночь и ничего вокруг. Маленькая железная щепка судна, идущая некуда. И маленькие люди на нем в ночи.
       Как мал, одинок и беззащитен человек  в темноте! Идем по бескрайнему морю,  словно на ощупь. Каждый шаг - сомнение, случайность, предчувствие пустоты и чудо внезапного озарения. Каждый миг - информация. Так и наша работа.
       Наши геологические поиски – это поиск и сбор  информации в неведомом районе,  где  каждая деталь важна, где каждая проба и скважина -   бесценны, где каждая мысль, взгляд, гипотеза, точка зрения  геолога подобна шагу вперед.  Поиски в новом районе – это шаги   вслепую. И каждая зацепка – светлячок.
       Я представил огромный земной шар, а  на нем лужицу  Охотского моря  и крошечную точку нашего суденышка в бескрайней ночи, плывущую к своим многоликим светлячкам.
       
        Вдруг в глаза ударил мощнейший  взрыв света, словно судно внезапно влетело под снопы лучей сотен прожекторов. От неожиданности я присел  и закрыл лицо руками.
        -Что это за чудо? Военные учения? Налет авиации? Инопланетяне? Капитан включил аварийную систему сигнализации?
Весь экипаж судна выскочил на палубу. Все крутили головами.  Громко спорили. Лишь вахтенный матрос у штурвала в  освещенном окне рубки крестился и шептал губами молитвы.
-Точно НЛО! Только мы его не видим. Оно висит над нами, а мы в секторе его обзора под светом прожекторов.
       - Да бросьте  ерунду пороть! Какое НЛО? Наши военные опять что-то испытывают!
        - Это Божье знамение!
        - Может всплывающая подводная лодка?
        - Может американцы опять нам  пакостят? Сбросили какую-нибудь люминесцирующую химию?
        - Что за шум, а драки нет?  Кто зачинщик беспорядков? – подал голос из громкоговорителя - «матюкальника» капитан.
         - Что за коллоквиум, наука?  Все просто, как жизнь. Это обыкновенное свечение микроорганизмов. У них,  наверное,  сейчас случка.   Поэтому всем спать!

        Но душа требовала чуда. И никто не расходился.   Ночь беспощадно светилась электрическим свечением. Море сверкало каким-то внутренним беловато-зеленым  сиянием.   А пенные  гребни  волн сияли  и весело прыгали, догоняя друг друга, с каким-то       детским восторгом и звонким смехом.   
Неожиданно по палубе промчался порыв  легкого теплого ночного бриза,  и все погасло.  Судно снова     стремительно уходило  вперед   в темную неизвестность ночи.    
 
         С погодой Сан Саныч ошибся на четверо суток. Все дни море было   штилевое. Мы двигались с максимальной скоростью и через три дня прибыли на участок работ. Буровики расчехлили свою массивную поршневую трубу с огромным набалдашником  на макушке  для веса.  Когда трубка будет спущена за борт и начнет разгоняться в воде под тяжестью своей массы,  дополнительные грузы позволят ей вертикально войти  в дно и  максимально - на всю глубину трубки, поднять  керн донных отложений.  Как правило,  мы использовали грунтовые трубки длиной 3-6 метров.

         Началась работа.  Радиогедезисты вели по профилю судно. Здесь они были глаза и уши капитана. На каждой станции опускали  якорь, за которым следил палубный капитан – боцман, прозванный на корабле драконом. Двое буровиков поднимали, оттягивали и  бросали   за борт  грунтовую трубку. За лебедкой стоял старший буровой мастер. Затем с большими усилиями тяжелую  трубу с грунтом вытаскивали на палубу.  Два  геолога документировали керн и  выполняли пробоотбор.  На каждую станцию уходило  в среднем 30-40 минут. Все было бы замечательно, если бы не волны. У Западной Камчатки шла крупная тяжелая зыбь. Судно медленно воздымалось высоко вверх и также  медленно опускалось вниз. От качки при подъеме и спуске тяжелая мокрая холодная труба  вырывалась из рук и мотала буровиков так, что приходилось всем  вместе в восемь рук укрощать ее тяжелый нрав.
 
        Между тем погода портилась. В 14.00 пришел расстроенный  Маркони – наш радист, и  протянул мне текущую метеосводку.  Там со знаком «срочно» значилось штормовое предупреждение. Надвигался мощный тайфун «Глория».  Все работы необходимо было   прекратить и бежать в укрытие. Я поднялся  к Сан Санычу.
        - Что будем делать, кэп?
Он хмуро посмотрел на меня, подняв брови, словно перед ним был  юнга, вернувшийся от амазонок.
        - Чай будешь? Напрасно. Чай это жизнь. Особенно перед штормом. Не горячись.  Работа подождет.  Надо  убегать со всех ног. Прятаться.  Но куда? Западная Камчатка как табуретка. Ни одного укрытия.  Придется штормовать носом на волну. Идти вперед полным ходом против ветра.
         - Так мы можем уйти очень далеко от района работ, если судно будет идти полным ходом!
         - Все в руках Божьих! Главное,  сынок, - «нам бы только ночь простоять да  день продержаться».  Все лучше,  чем собой рыб кормить.
         - Что? Все так серьезно?
Сан Саныч опять посмотрел на меня как на юнгу, проглотившего омара.
         - Обычно.  Терпение, сынок, – вот главная заповедь моряка дальнобойщика. Тер-пе-ние!

        Ветер усиливался.  Вся команда судна готовилась ко встрече с ураганом. Все, что плохо лежало и болталось, привязывали и закрепляли. Боцман зычно гонял команду по палубе. Старпом шумел в каютах и на камбузе.
        Я зашел в лабораторию. Здесь были все. Ребята также  привязывали наше оборудование  к стенам. Столы были уже застелены мокрыми вафельными полотенцами. Над ними возвышались  стаканы с золотистым чаем.  Лера ласково ворковала с Веней. Около них крутился второй механик. Было видно, что  она уже прекрасно освоилась в мужской компании и находилась в центре внимания. Улыбка не сходила у нее с лица. Пряди волос излучали солнце. Она хозяйственно угощала всех чаем.   
        - Мальчики, вы должны хорошо подкрепиться перед штормом. Веничка, что тебе хочется? Сашенька, это тебе карамель  к чаю. Витек,  ты - неисправим. Какие вы все замечательные у меня!

        Все дружно пили чай и вслушивались в хлесткие удары волн. Судно уже кувыркалось. Двигатели ревели. А порывы ветра пытались разбить в клочья  задранный корабельный нос. На Веню вдруг нашло вдохновение, и он начал петь бравые морские песни:
         Подо мной глубина пять километров до дна,
Пять километров и двадцать пять акул.
А волна до небес раскачала МРС,
Но никто из нас,  никто не потонул…

         От качки стало тошнить. Обоняние обострилось.  Даже потушенные сигареты издавали горький смердящийся запах. Рот наполнялся слюнями. К горлу подкатывали волны   какой-то  кислятины.
        - Меня, как Байрона от шторма  спасают бифштексы, впрочем, глазунья из пяти яиц также замечательно.  Аппетит резонирует - с каждым  баллом начинающегося шторма! 
        -Бравада Вени не знала границ. Я представил желтую «какашку» яичницы с белым бельмом белка на черной жирной сковородке  и, зажав кляпом  рот, бросился к выходу.

        Судно, кувыркаясь на волне, шло носом на встречный  ветер. Серая пенная вода перекатывалась по палубе.  Волны росли на глазах. Казалось, что  корабль то выбрасывается к небу на высоту пятиэтажного дома, то ныряет вниз и огромные громады воды спешат раздавить его своей огромной серо-синей массой.
         Я пошел в каюту и рухнул на полку. Мое тело от качки ползало по постели, как колотушка,  ударяясь то головой, то ногами о пахнущие краской перегородки. Позывы тошноты гнали меня вон. Головная боль раздирала затылок. Пытался заснуть – бесполезно. Вместо сна полубред – полудрема и тошнота… Всезаполняющая тошнота,  выворачивающая рот.

        Так прошло три дня. На четвертый день шторма я выполз  из каюты почти на четвереньках.  В лаборатории сидел один Веня и орал песни. Похоже, что он находился здесь все три дня. Сидел, как сивуч,  обнявшись с гитарой, жевал сухари и пел. Рядом валялся открытый  мятый спальник. 
         - Я на дежурстве. Все болеют. Даже камбуз закрыт. Штормуем. Еще три дня шторма и нас выбросит всех  на  сушу. 
          Моряк по крепче вяжи узлы – беда идет по пятам.
Волна и ветер сегодня злы  и зол, как черт, капитан…
         - На какой берег, Веня? О чем ты говоришь?
         - На Камчатский. Двигатели судна не справляются. Идем против ветра носом на волну. Нас сносит капитально.
         - Ерунда какая-то!  Пойду  к кэпу.
         Позывы тошноты погнали меня на корму. Здесь, держась за железную стойку, стоял на коленях  Гена Ожков и стонал. При каждом подъеме судна он со стоном поднимался на ноги, перебирая руками вверх по стойке,  а при каждом падении судна  он со стоном снова опускался  на колени.
          - Что? Трудно?- посочувствовал  ему я.
          - Зверское наслаждение!  – пытается пошутить он.
          –Третий день здесь стою.  Нет ни  мочи, нет ни   сил. Умру здесь у своих труб.
          -  Держись! Сам подыхаю. Выворачивает всего наизнанку.

         В рубке стояла прокуренная до одурения  вахта с серыми подтеками под глазами. Воняло куревом  и какой-то кислятиной. Рубка кувыркалась так, что пол под ногами сновал, как  качели, прыгающие вверх-вниз.
На вахте стоял старпом. Рулевой, сжав штурвал, пытался всеми силами удержать судно носом,  на набегающую огромную  волну.
        - Что скажешь, Ильич? Жить будем?
        -  Норд-вест сносит  нас на Камчатку. Еще три дня шторма и будем кричать «SOS».
        - Что сами не выйдем?
        - Какой   тут  «сами»! Буксир из Октябрьского уже второе судно спасает.  Пять судов поблизости штормуют, а помочь не кому. Всех несет к берегу. Одно утешает: берег не скалистый. Но выбросит - мало ни кому не покажется. Похлебаем соленой камчатской водички.
        - Может,  обойдется? Прогноз погоды то,  какой?
        - Что прогноз погоды! Как на кисленькое потянет или  желудок жрать запросит, значит,  через день шторм отпустит.  Наше нутро погоду за день чувствует. А пока жди и терпи.

        Я хотел, что-то возразить, однако  тело  опять затряслось в  конвульсии от  удушливой тошноты. В желудке давно уже ничегошеньки не было,  лишь спазмы рвоты рвали пищевод на части. Да изо  рта с мучительным мыканьем  вытягивалась какая-то  беловатая слизь.
       - Иди, полежи. Ты,  небось, совсем обезводился. – Ильич по-отцовски посмотрел на меня.
       - Что трудно, сынок? Потерпите еще  денька два. Думаю, все образумится. И будет снова  все, как прежде.-

        Я спустился на палубу. Ветер со свистом рвал оголенные мачты. Море буйствовало. Грохотало  черное небо. Огромные горы волн  нависали  над судном. «Как Памирские кручи», - подумал я. Скрипели шпангоуты. Пенные водовороты воды бешено кружились по палубе. Борта  кувыркались с боку на бок, оголяя корму.  И казалось,  ни у кого нет  никаких сил, чтобы сдержать, выдержать и выстрадать эту бойню разбушевавшейся стихии.
 
         Сознание стало медленно угасать. Все поплыло вокруг. Растворилось в тумане. «Все… Пошли глюки!» – успел со страхом отметить я.  Возникли темные силуэты огромных гор.   И какие-то  знакомые женские голоса зазвучали где-то рядом…

         Они  шли упорно, слаженно, цепко держась за  вмерзшую в снег веревку. Ледяной ветер застилал все вокруг. Каждый порыв снежного вихря отдавался скрипом льдистых иголок на  зубах.  Снег  сушил горло, забивал бронхи. Пытка ветром была невыносимой.
Неожиданно на верхнем  ледовом взлете, на высоте  7200 метров, раздался крик  и грохот несущегося снега. Связка альпинистов, идущая впереди, сорвалась. Она мгновенно покатилась вниз, увлекая  за собой облака снежной  лавины. Напрасно  кричали  до хрипоты потрясенные  испанцы. Мгла снежной  бури  закрывала место  трагедии.
          Нужно было срочно что-то сделать. Вдруг еще живы? Зависли на веревке? Зарубились на льду? Навесив перила, Франциско и Антоний  быстро спустились до узкой ледовой перемычки. Но никаких следов обнаружить  не удалось.
Путь вниз  продолжил дальше один Франциско. Через несколько часов он поднялся с Валенсио, еще не пришедшим  в себя  от шока. Он был свидетелем, как его товарищ по связке  пронесся по лезвию ледника и сорвался с ледосбросов, трамплины которых достигают здесь многие сотни  метров. Шансов на его спасение не было. Сам Валенсий  чудом удержался  у случайного камня.

          Убитые  горем испанцы сообщили о случившимся в базовый лагерь. Оттуда поступила  команда срочно спускаться. В эфир полетел сигнал «SOS» всем группам восходителей.
          В это время я  и Виктор  Атеев, врач из Вологды, проводили свои наблюдения на Памирском плато. Вся наша группа осталась внизу на поляне Сулоева, а нам предстояло провести на высоте более 6000 метров около 5-6 дней.
Виктор делал какие-то зарисовки в  журнал, а я картировал ледовые трещины, когда неожиданно показалась группа  альпинистов, медленно  спускавшихся вниз. На длинных красных стропах веревок они   волокли по снегу что-то  продолговатое. Вид у всех был удручающим.
          - Что-то неладное. Доставай  быстрее примус. Срочно готовь много чая,- скомандовал  Виктор. Как  врач,  он всегда чувствовал себя на профессиональном посту. Я  засуетился над примусом, набил полный котелок льда, поставил на огонь. Достал чай, клюкву, сахар. Виктор приготовил медикаменты.
Это были испанцы. Осунувшиеся от горя и усталости, они спускали завернутое в красный спальный мешок  тело  своего товарища.
Первой к нам подошла девушка в синей пуховке.
          - Мария. Испания, - глухо сказала она и села на рюкзак в стороне от всех.
          - Франциско. Капитан, -  представился высокий  атлетического сложения спортсмен.
Подошли другие. Жадно пили чай, утомленно закрывая глаза при каждом глотке.
          - Я врач. Чем могу быть полезен? – Виктор суетился вокруг притихших испанцев.
Помощь пришлось оказывать всем. Несколько человек были обморожены. Один совсем ослабел,  все время лежал, страдая эпоксией.  Остальные  двигались  с таким напряжением сил, что им  срочно был необходим отдых.
          - Чай  - хорошо. Вкусно. Можно еще?
Время, однако, шло, и надо было что-то предпринимать. Посоветовавшись, решили выйти на связь, чтобы согласовать свои действия  с базовым лагерем.
Включили рацию. Эфир был наполнен радио-переговорами с группами: Варшава, Токио, Белград, София, Таллит, Тбилиси…
        - Фортамбек, ответь Мурманску.
        - На связи.
        - Пал Палыч, испанцы  находятся  с нами в районе «Востока». Решили им помочь. Состояние их удовлетворительное. Груз с ними. Ждем ваших  рекомендаций. Как поняли? Прием.
         - Объявились, наконец,  - заворчал голос начальника спасательной службы международного лагеря П.П. Миванова. – Испанцев не отпускать от себя ни на минуту. Ваша задача доставить их до гребня Буревестника. На помощь поднимается  спасотряд. Да, осторожней среди трещин на плато.

         В это время испанцы, не глядя на нас, медленно собирались в путь.  Одели рюкзаки, затянули стропы веревок на грудных обвязках. Попрощались с нами.
       - Мы решили вам  помочь. Пойдемте вместе. Поняли?
Испанцы  недоуменно смотрели на нас.
        - Мы будем помогать вам, - показывая  на себя и на меня повторял Виктор.
Испанцы еще больше замешкались, о чем-то громко и быстро заговорили друг с другом.  Затем Франциско спросил чужим, как нам показалось голосом:
        - А сколько это будет стоить? И   в какой валюте?
Тут уж мы не выдержали и засмеялись.
        - Ничего. У нас  так принято. Давайте снимайте два тяжелых рюкзака.
Я взял рюкзак у Мари, Виктор у самого больного испанца. Пристегнули ремни, идущие от замерзшего мешка, и потянули все вместе  нашу замерзшую ношу.
Памирское фирновое плато - район чрезвычайно сложный для прохождения. В пургу  пересекать плато смертельно опасно. Практически нет спасения от лавин с юга. А рыхлый вязкий снег отнимает последние силы. Кроме того, здесь, как нигде, чувствуется ледниковая усталость и высота.   
          Но у нас не было другого выхода.

           Мы шли очень медленно, проваливаясь в снег и загнанно дыша. Ремни  нашего волока  врезались глубоко в плечи. Ноги подкашивались от напряжения. Все чаще и чаще отставал  то один испанец, то другой. Через каждые двадцать шагов все падали в сугроб, восстанавливая дыхание. Надежда была только на болгар, они должны были спускаться следом. Но двое из них, догнав  нас, с трудом держались на ногах. Обессиленные, они сопровождали больного югославского альпиниста. Мы обменялись лишь сочувственными  фразами и потащили груз дальше.
         - Валенсий! Валенсий! – вдруг закричала Мария, указывая на упавшего позади нас товарища. Мы  бросились  с Виктором назад и, добежав, увидели, что тот рыдает.
- Валенсий! Вася! Пойдем. Надо  двигаться. Идти. Слышишь? – уговаривал его Виктор. – Сейчас я тебе таблетку дам. Укольчик сделаю, и все будет о’кей!
           Мы подняли его, повели, поддерживая   за руки. Он затих, успокоился, подчинился. Шел медленно, виновато глядя себе под ноги. Виктор  надел на себя  второй рюкзак, и наша «бурлацкая» группа снова потянулась по ледяному плато.
На одном из маленьких привалов мы разговорились. Испанцы говорили по-английски, знали немного русский. В основном все они были каталонцы, двое - уроженцы  Барселоны. Были среди них и баски. Мария   по профессии – секретарь-менеджер, работает в коммерческой фирме. Франциско занимался наукой. Валенсий ремонтировал аппаратуру. Остальные работали на заводах, служили в управлениях. Все  были  удручены  случившимся. Некоторое не верили, что благополучно спустятся вниз. Приходилось работать за десятерых, поддерживая боевой дух ребят.
          - Томск  - это там, где живут одни…, - голос девушки запнулся в подборе русских слов,  - …медведи?
         Я засмеялся.
         - Нет, не только. Еще и студенты, и геологи, и строители,  и ученые, и очень много женщин.
         - Красивых?
         - Замечательных.
         - Наши газеты пишут иначе.
         - Врут они все, ваши газеты, - вмешался в разговор Виктор.
         - А как у вас на счет корриды? Ну, - и Виктор выразительными жестами показал, как испанские  тореадоры протыкают быков шпагой.
Тут заволновались баски. О, фиеста. Коррида. Это спорт. Искусство. Поэзия. Надо быть испанцем, чтобы любить фиесту. Вы же любите  хоккей, там толкаются и дерутся не меньше…
          Понимание было достигнуто, и мы двинулись дальше. И  так -  три, четыре, пять часов  пути. Десять, двадцать шагов  - остановка, переводим дыхание. Но скоро уже мы  не делали и пяти шагов за один переход – валились с ног  от усталости. Бесполезно было уговаривать  пройти еще несколько километров. Тяжесть свинцом наливала  руки, плечи, ноги, и не было уже сил с этим бороться.
Поставили шатровые палатки, решив ночевать  посреди плато. Виктор сразу стал врачевать, ухаживая за своими измотанными пациентами. Баски с Марией  занялись приготовлением пищи. Наше вечернее меню состояло  из ароматных испанских блюд. Вышли в эфир по радиосвязи.  Сообщили о себе. Спасатели находились на  ночевках «Верблюд» - полдня подъема до нас.

          В палатке  было тепло и уютно. Мерцала оставленная свеча. Шуршал снег о полог нашего шатра. На русско-английском-испанском языке мы говорили  о горах, о погибшем, еще неженатом парне, о Памире, о любви, о нашей большой стране, о Сибири, о том, что  значит для русских Родина.
          Ночь прошла бессонно. Сквозь пламенеющие вершины гор сквозил холодный рассвет. Снег к  утру смерзся, превратив плато в белую пустыню, а на промежуточных остановках нашего вчерашнего пути выросли  ледовые сугробы, результат снежных лавин. Хорошо, что мы ночевали здесь, а не там.
          Снова - двадцать шагов – остановка. Двадцать шагов – отдых. Час, два, три часа, полдня. Было очень холодно. Больше всего страдали пальцы рук и ног. Как только у кого они теряли чувствительность, все бросались на помощь.
Подвигались медленно, все чаще  делали остановки, с каждым разом они становились  продолжительнее. Испанцы растянулись, шли, шатаясь, как идут ослабевшие больные люди.

           После краткого обеда к нам неожиданно пришла помощь. Это были горные туристы из Москвы. К вечеру добрались до гребня, где уже навешивали веревки спасатели.
           Особенно тяжелым  нам показался последний подъем  к пику  Парашютистов. Я взобрался на него в полузабытьи, впрочем, и остальные тоже…
           Испанцев благополучно справили вниз. Все без исключения выздоровели.
           Мы с Виктором проделали путь назад, к своим  рюкзакам, и еще сделали попытку  взойти на высоту более 7100 метров. Но драгоценное время было упущено. Прождав более  трех суток погоды, мы вынуждены были отступить. А через неделю благополучно спустились на поляну Сулоева и попали  в объятия здоровых и веселых испанцев.

            Ничто не  может крепче привязывать людей друг к другу, чем испытания, пережитые вместе. Но только, наверное, в горах, в морях в борьбе со стихией, человек способен так  обостренно понять, какой хрупкой и тонкой бывает нить жизни. Как, дорожа ею, все  же остаться человеком,  разделив боль чужого несчастья?
            … Сколько стоят горы, столько они испытывают нас, сюда  входящих, с этим вопросом. Счастье, когда отвечать  на него можно со спокойной совестью…..

             Вдруг сквозь угасающее сознание послышался глухой металлический стук. Корпус судна вздрогнул и задрожал. Что это? Мгновение, и я очнулся. Я понял, что сижу  на верхней палубе, вцепившись в поручни.  Металлический удар повторился. Судно вновь задребезжало и накренилось. Послышались какие-то крики.  Кто-то скатился по лестнице вниз. Возле меня выросла тень Гены Ожкова. Он с бухтой веревки, прыгая через захлестывающие палубу  волны, бежал на нос судна. Звучали  какие-то команды.
             «Все. Конец. Аврал. Мы тонем. Все спасаются»,  – промелькнула страшная мысль. И я бросился на нижнюю палубу.

             Внизу на квартердеке, творилось, что-то неладное. Гена Ожков с  буровиками вцепившись в мокрую массивную буровую трубу с набалдашником пытались ее привязать к борту.  Боцман, пригибаясь от шквальных ударов волн, держась за битенг, неистово отцеплял какие-то тросы. Мгновение - судно накренилось, волна окатила хлестким водопадом правый борт и  оторвавшаяся труба, как огромное «веретено» покатилось с нахлынувшей волною по палубе, увлекая буровиков. Раздался резкий металлический скрежет и левый борт задрожал от удара. Гену отбросило вверх к носу. Он вцепился в тросовые леера. Буровики распластались по палубе в пенных струях несущейся воды. Я бросился к ним. Схватил одного за воротник куртки, подтянул к рубке. Другой буровик  отпрыгнул к боцману. В следующий миг судно наклонилось,  и вода понесла меня к правому борту.  Я не почувствовал удара, а с ужасом смотрел на несущуюся на меня трубу, словно огромную чугунную пушку.
«Все. Конец. Мозги вдребезги». - Я в ужасе зажмурился.
           Неожиданно труба поменяла направление и воткнулась в ограждения борта с таранным воем. Железо взвизгнуло, и из рваной дыры вылезли, как сломанные бритвы, куски железа.
           - Аврал! Всем морякам на палубу! За борт! За борт трубу!  Угробим корабль!    Накиньте тросы!  Тяните! Тяните к рубке! – гремел голос кэпа по «матюкальнику».
          -Чем же мы будем работать, если утопим пробоотборник? Ну,  ты и даешь, кэп! –заорал  я.

           Судно кувыркалось.  «Веретено» носилось по палубе. А мы, как слепые котята, мотались  за ней от борта к борту. Треск поломанных досок, лязг железа, чьи-то крики, глухие удары волн,  прыжки вверх - вниз выматывали и злили. Все,  неистово забыв об опасности,  пытались накинуть на трубу трос или хотя бы фал. Наконец,   Гене это удалось. Он набросил веревку и,  вцепившись в борт,  держал «веретено» скрепя зубами. Тут же подскочил боцман, второй механик. Они обхватили трубу приготовленными  тросами. Все были мокрые, остервенелые  и без сил.  Труба дергалась, зависая всей тяжестью при каждом наклоне борта. Приходилось держать «веретено», держаться самому и держаться за скользкую палубу при захлестывании встречных волн. 
           Здесь же пытались им оказать помощь буровики. Я страховал привязанных ребят, чтобы их не снесло за борт. Веня готовил скобы для крепежа.  Холодная мокрая одежда прилипла  к коже.  В обуви хлюпала вода. Руки от напряжения дрожали. Откуда-то сочилась кровь. Мы не в силах были что-либо говорить. Мы выдавливали слова осипшими голосами. 
           -Нет! Только не  за борт! Гена, вяжи трубу к вьюшкам! Утопим, чем будем работать?  Крепи ее,  чем сможешь! – хрипел я, пытаясь переорать шторм. Но ребята и сами все понимали.  Завели трос за скобу и,  обмотав в нескольких местах наше драгоценное «веретено», привязали, пристегнули его к правому борту между рубкой и бортовыми ограждениями.  К нашему счастью,  все благополучно закончилось. Мы мокрые и  возбужденные собрались в каюткомпании.
          - Мужички! Что-то,  на кисленькое потянуло.
          -Эй,  бачковый!  Поднимай кока. Экипаж есть просит.
          - Пусть готовит мировой ужин. Жизнь снова начинается!
           -А ну-ка, Веня, давай песню!
           И Веня, смущенно улыбаясь от такого множественного внимания,  запел нашу любимую:
           «Эх,  жизнь! Штилем не балует. Эх,  жизнь, словно, как палуба.
То в ногах, то из-под ног. Знай себе дерись с волной!
Нам. Кажется кубриком. Эх, нам! Тамбур прокуренный.
 И трясет старый мотор шалый, многошквальный шторм!»

            Все были в ударе. Шторм. Качка. Тошнота. Усталость. Все ушло на второй план. Мы были - единая  команда.  Экипаж единомышленников. Здесь вместе  все мои друзья – геологи, моряки, буровики, радиогеодезисты.   Команда прокуренных,  обессиленных от качки, тошноты, шторма, шквального ветра мужчин.   Утомленных, ни спавших, давно оторвавшихся от берега, уюта и женщин,  но подчиняющихся негласному морскому закону:   работа  - превыше всего.  А работа, выстраданная, в борьбе со  стихией, с собственной слабостью,  нервами,  настроением, с риском для жизни, с полной самоотдачей  дает   долгожданный результат. А результат  - это уже наш след на земле.  Значит мы не зря «пыхтели»  и жили на этой планете.

            Сколько несутся  волны и ветры, столько они испытывают нас, сюда  пришедших за счастьем. А счастье, это когда ты делаешь свое дело со спокойной совестью…..
          -Давай Веня, чтоб душа закачалась! Давай Веня, чтобы сердце  застучало! И зазвучала песня:
         - «Просыпаюсь я утром с не ясною тревогой.
           В голубом океане облака, корабли.
           И высокие горы синеют  в тумане.
           У дымного края далекой Земли.
           Эта жажда скитаний. Не дает мне покоя.
           Кровь бродячая бродит. И в жилах кипит.
           Я скажу Вам ребята. Жить,  наверное,  стоит.
           Если есть в этом мире горы и корабли…»

       Корюкин Г.Л. –     доктор геолого-минералогических наук