Холодные волны цвета ртути медленно вздымаются перед скользящим против ветра экспедиционным  судном.    Арктика  дышит полюсом.  Сыплется снег.  Вздыхают тревожно тросовые  леера. Бьется на мачте корабельный  знак-сигнал, указывающий, что геофизическое судно находится на профиле. Пахнет ядреным промерзлым и солоноватым воздухом  Баренцева моря.

     Иллюминаторы ныряют под набегающие волны, и наша лаборатория наполняется цветом моря и кипящими всплесками сине-зеленой воды. Качает. Сверху в  распахнутую дверь ярится,  врываясь в тепло лаборатории льдистым холодом, всхолмленное огромное море с белыми осколками дрейфующего льда.  Гулкое дребезжание судовых двигателей сливается  с завыванием ветра и монотонным гулом работающей аппаратуры. Операторы следят за приборами. Радиогеодезисты – наши бессменные штурманы  ведут геофизическое судно по заданному курсу, используя самую современную спутниковую аппаратуру, при этом  отдавая короткие и четкие распоряжения в рулевую рубку. Идет обычная экспедиционная работа.

     - Докладываю: наша скорость снизилась до 8 узлов. Идем против ветра. Есть шанс покувыркаться. –
Не отрываясь от радиогеодезической аппаратуры,  проговорил старший  гидрограф Менисов.
      – Ну,  флотоводцы! Лапшу, что ли везут? Не идут, а пишут зигзаги –
Он протянул к себе  микрофон и зычно рявкнул командным голосом:
- В рубке держать штурвал крепче! Курс – неизменный  12 градусов. Иначе разжалуем…

      Виктор Менисов любимец нашей геологической партии. Балагур. Весельчак и неутомимый рассказчик бесхитростных историй о своих похождениях за амазонками, морях и пчелах. Пчел и море он любит самозабвенно.  Нет, он никогда ни пасечником, ни штурманом не был. Но на своей  родине  - на Рязанщине.  Ради  спортивного интереса имел несколько  ульев, изучил  кипу  литературы,  ездил по России, встречался  со специалистами… За что был наречен заслуженным медогеологом  корабля. И после каждого очередного отпуска привозит и угощает всех своим ароматным рязанским медом.
      Но главный  его «конек», конечно, радиогеодезия. И он всем сердцем  переживал, когда по каким-нибудь причинам «не пульсировали»  космические спутники, по которым он отмерял наш курс на профиле или  из-за полярных сияний шли активные помехи  в аппаратуре. В этом случае все смотрели   выжидательно на «мастера», а Леша теребит затылок, сокрушается, нежно уговаривал  «захмелевшую» электронику:
     - Ну, давай, милая, пошла, зажигайся, я тебя приголублю, протру, продую, дам отдохнуть…. Видишь, все ждут. Судно стоит. Вот  один канал «пошел», заработал. Чудненько. Дорогуша ты  лучезарная! Ну, еще, еще. Вот и замечательно. Поехали…
Когда в работе все нормально, Менисов может  день и ночь сидеть за компьютерами, отвечающими за  штурманскую проводку. Он трассирует наш путь  и ведет наш корабль, как лоцман вселенной по млечным ледовым  просторам Арктики,  строго по карте, с точностью до 2-5 метров. Живет Виктор исключительно морем.  Впрочем,  мы все  бредим арктическим  шельфом.

      Шельф… Многокилометровая толща  осадочных пород под дном  Баренцева моря, пронизанная  глубинными разломами- трещинами. В этом  осадочном чехле, как предполагают ученые, должны находиться естественные природные  скопления  углеводородов.
Природные месторождения нефть и газа в осадочных отложениях дают о себе знать по различным  физическим аномалия, которые определяются  сейсморазведочными, гравиметрическими, магнитометрическими, электроразведочными методами.
Глубинные  залежи углеводородов еще и «дышат». Газы, заполняющие «шапку» месторождения, стремятся  вырваться из ловушек и мигрируют по пути наименьшего сопротивления по кровеносным сосудам  литосферы - тектоническим нарушениям. Они пронизывают  многокилометровую толщу осадочных  пород и выходят в море.

      Чувствуют и картируют их наши приборы и  начальник  отряда Дмитрий Мигулин. «Митин самовар» (так «окрестили»  геолого-геофизический  комплекс гидрографы) состоит из  многочисленных блоков электроники,  сложнейшей приборов.  Работать  с ним очень не просто, но Дмитрий сравнительно быстро  освоил  аппаратуру.
Большой, громоздкий, взъерошенный, неутомимый   со смолистым блеском вечно беспокойных  глаз, он готов в огонь и в лед ради  работы. Он тянет всю аппаратную часть  комплекса.  Дотошный до мелочей, Мигулин вникает в, казалось, самые безнадежные неисправности и ликвидирует сложные аварии.
      Родом  он  из небольшого сибирского села с берегов  реки Улуюл. Окончил  Томский  политехнический институт. И вдруг этого сухопутного парня потянуло в море. Поработал в «нефтянке» и уехал на север, чтобы стать  исследователем Арктических акваторий. И сразу же показал себя: установил и отладил аппаратурный аналитический комплекс  на корабле. Здесь у геофизиков ничего не получалось.  И вот он в море  «штопает» шельф, зондируя его по многочисленным геофизическим и геохимическим параметрам.
      Дмитрий на редкость мягок, уступчив, никакие передряги не могут выбить его из состояния  уравновешенного добродушия. С отважной покорностью он руководит деятельностью  отряда, и предпочитает делать все сам, своими руками и своими силами.
Еще Дмитрий непревзойденный капельмейстер. Когда мы собираемся все вместе и поем  песни под гитару, Вася взбирается на стул, выше всех, и дирижирует нашими голосами, как  заправской капеллой.  Благодаря ему-  некоторые  песни у нас получались на «бис». Так оценивал наш коллективный самодеятельный дар экипаж судна.

     Морская геология – это призвание. Нас «сухарей суши» судьба направила на поиски морских арктических  сокровищ России.  И я очень благодарен  профессорам  и преподавателям геологам Томского политехнического института за то, что они нас учили мыслить,  работать, жить и осмысливать геологические науки вдумчиво и    не стандартно. Мы словно были пропитаны энергией и духом наших томских наставников: К.В.Радугина, А.И.Баженова, Г.А.Иванкина, С.С.Ильинок, В.К.Черепнина, А.В.Аксарина и др.
      Через призму  знаний вложенных в нас  пропускать, анализировать  и преобразовывать новые идеи, новые направления и осваивать новые территории.  Я не забуду пламенное и напутственное письмо, адресованное мне,   нашего томского пионера Арктики Н.Н.Урванцева, когда мы  туристы-геологи в далекий 1970 год, направлялись на Таймыр.
       Да и у истоков морской геологии России стояли и стоят замечательные ученые и специалисты, выпускники ТПИ.  Это А.Обжиров – доктор геолого-минералогических наук  Тихоокеанского океанологического института, В.Хитров – первый Ломоносовский лауреат студенческих работ, а в последствии организатор Тихоокеанской морской геолого-разведочной экспедиции в Приморском крае, который одним из первых исследовал побережье и шельф З.Камчатки, Пенжинской губы, Охотского, Японского и Берингова морей,   М.Валов – начальник указанной экспедиции в 1989-1991 гг, Н.Яшина, одной из первых на Дальнем Востоке участвовала в разработке и изысканиях морских приливно-отливных   электростанций в С.Кореи, в Пенжинской губе и др. 
      
      Морская геология объединила многих специалистов из различных уголков России.
Так ассистентом и незаменимым помощником Дмитрия стал Володя Лапачев.  Выпускник Кировского геолого-разведочного техникума,  он ворвался в морскую геологию, как НЛО (неопознанный летающий объект), и сразу включился в работу. Его профессиональный  дар проявился в пробоотборе донного грунта. Какие только приспособления он не придумывал, чтобы  усовершенствовать эту важную операцию. Только благодаря его рационализаторским предложениям в системе отбора проб мы смогли провести эти работы в одной  из губ Баренцева моря.
      
      Лапачев – геолог до мозга костей. Он  спит и бредит камнями. Правда, никто не знает, когда он спит, ибо  Лапачев  - «книжник и полуночник». Его вахта всегда ночная. В рейс он берет целую стопищу  книг и «глотает их взахлеб».
Рыжевато-светлый, вечно неугомонный, с щетиной медной  бороды, он походит на  рыжего, умного, доброго медведя. В нем  много от северных поморов, толковых, молчаливо-знающих, неудержимых до дела. Володя - мастер на все руки. Приходится только удивляться его редкой работоспособности и природной смекалке.
      -Начальника рейса срочно вызывает капитан – вдруг загремел по лаборатории транслятор.
      –Ну что – экстремали  держитесь, надвигается шторм. – Буря – вьюга небо кроет! –Ух и кроит крепким словом ее капитан! Лапачев оторвался от компьютера и посмотрел на меня сочувственно.
      -Иди к кэпу, решайте, как завершить работу.
      -Уже ухожу. Смотри за показаниями приборов - мы  находимся на траверсе Адмиралтейского мыса Новой Земли – здесь все может быть – очень перспективный район.

       Проскочив несколько скользких лестниц, я очутился на верхней палубе. Ледяной, соленый взрыв холодного воздуха с множеством  мелких брызг прижал меня к влажным железным поручням,  заставил оглянуться. Огромные движущие горы волн вонзались в небо и рвали на части беспомощные горизонты. Далеко позади,   чернели острова Новой Земли. А белая кромка - ледяных торосов, усеянная точками спящих моржей  сияла как нейтральная полоса между штормовым морем и  сушей.
В рубке было накурено, тепло и солидно. За штурвалом стоял вахтенный матрос. Около локатора суетился второй помощник капитана. Тут же стоял «марконя» – наш радист.  В центре возвышался грузный капитан, чем - то напоминающий морского волка Джека Лондона. Кэпа звали Николай Иванович. Но все его просто звали Иванович.
Увидев меня,  впрыгивающего в рубку, Иванович оглянулся и указав на буйное море прохрипел:
      -Что будем делать - наука. Прогноз - дрянь. Ветер крепчает. Шторм -5-6 баллов. Надо сворачиваться.  Бежать в бухту. 
      -Иваныч, да ты что?  Надо держаться. Нельзя – нельзя уходить. Уйдем – все коту под хвост. От нас ждут результатов. Здесь очень важный район!
-Да ты посмотри на карту! – он ткнул прокуренным заскорузлым пальцем в лежащую на столе карту. – Вот Новая Земля. Вот кромка льдов. Вот мы. До льда всего полторы мили. Усилится ветер – нам не уйти. Выбросит судно на льды – нам с тобой тюрьма! С северо-западным ветром не шутят!  Здесь все берега усеяны костями поморов.  Он вздохнул и пробурчал.
      -Вы, что совсем охренели от работы. Надо-надо. Все от качки загибаются, а все надо. Кому надо? За чем надо? Что надо? – Если шторм усилится до 6-7 баллов. Сразу уходим. Без объяснений. Понял. -
      -Понял. Понял! Иваныч.  Спасибо всем морякам доблестного научного флота! –

      Я выскочил из рубки. В лицо ударили колючие,  снежные брызги. Воздух  кипел от леденящей воды. Скользкая палуба качалась  так, что  казалось,  будто судно ложится плашмя  бортами на волны и тонет в их пенящей пучине. Однако за кормой виднелись спасительные    бурлящие следы  от работающих винтов – значит,  мы шли по профилю и продолжали работать.
      Пробежав узкий коридор и мокрые лестницы,  хватаясь за спасительные, жалящие льдом,   поручни,   я  очутился в лаборатории.   Здесь было все размеренно  и тихо. Прижавшись к привязанным репшнурами компьютерам,  за столами сидели мои укаченные штормом коллеги и удивленно смотрели на самописцы. Их болезненные восторженные лица словно проглотили  медузу. Огромные «гималайские» горы выписывали все приборы.  Все громыхало вокруг от шторма. Лишь маленькие юркие самописцы вырисовывали аномальные пики.
      -Что это!! – Сбой? Авария? От шторма полетели датчики?  Дмитрий, что это?  Глюки от качки у твоей аппаратуры? – У меня все в норме. Проверил уже пять раз. Тесты  в порядке. Мигулин – сидел, как король на именинах, и играл на клавиатуре компьютера  неслышимый железный рок.  Асс – мысленно похвалил его я.
      -Я вас поздравляю! – Это супер – показатели! Ура!  Все дисплеи – взбесились. Смотри, идет планомерный подъем!  Мы над крупной аномальной зоной!  - Есть поток! Есть прямой выход углеводородов!   Смотри, как танцуют  самописцы!
Взволновано говорил Саша Молосов –наш старший геолог.
      
Геологическое толкование всех наших скромных открытий всегда дает он - первый из первых! Так все считали. Его главы в отчетах заставляли задумываться  и дискуссировать – и приверженцев и противников. Он с упорством  алхимика доказывал свою правоту. И каждая аномалия  становилась для него настоящим праздником.
Саша Моколов   наш «экстрасенс». Головную боль он снимает «магическими» движениями рук вокруг головы. Он – наш маэстро. Виртуозно играет на гитаре. Отлично поет.
       Но самое главное -  с Сашей  хорошо работается. В нем удачно сочетаются упорная профессиональная въедливость, необходимая старшим геологам, и юношеское беспокойное отношение к делу. Любую неудачу  он воспринимает как собственную болезнь. Правда, для своих болезней  у него есть панацея…
       Не забуду, как мы штормовали в центре циклона Баренцева моря. Судно кидало   так, что пришлось привязывать все, в том числе нашу аппаратуру. Всех одолела морская болезнь. Лежали кто где, не выходя из лаборатории. Проклинали взбесившееся море.
       Лишь Лапачев читал  громко вслух под громоподобные раскаты волн «Корсара» Байрона. А Саша Моколов, который переносил морскую болезнь тяжелее всех,  пел вдохновенно боевые песни. Так он боролся с качкой…..

       Работа продолжалась,  не смотря на усиливающийся шторм. Корабль - то взлетал высоко вверх, то ухал стремительно вниз, да так, что все внутренности  в тебе то по инерции втыкались в горло, то штопором падали в    желудок. Тошнило. Волны водопадом захлестывали корабль,  а мгновенная белая пелена  из брызг, пены и  снега застилала все вокруг.
 
       Шторм усиливался. Болтанка выматывала. Но работа требовала терпения. Судно шло по профилю. И операторы  скрупулезно следили за приборами.
Когда Саше  Моколову совсем стало плохо от качки, к нему подошел Лапачев.
      - Иди  полежи, я отстою твою вахту. – сочувственно проговорил он и принялся заваривать чай по своему рецепту.
       - Стоять на месте, - это Володя командовал кружками. – Ребятки, налетай. Чай поспел.
       Палуба  под ногами уходила  то влево, то вправо. Дребезжала посуда  на  мокром вафельном полотенце. Едко благоухала чья-то недокуренная сигарета.
      - Пойду  проветрюсь, - я  оставил свой недопитый в кружке чай – вышел на ют. За кормой пенились серо-зеленые буруны.  Ветер с воем гнал многометровые темные  гудящие валы. Ощущение оторванности, неудобства, хрупкости маленького железного судна нахлынули на меня. Скрежетали тросы о леерные стойки. И все это нужно терпеть ради одного «пустого» профиля. Маяться, изнемогая от качки, вместо того, чтобы наслаждаться покоем под солнцем, в  уюте, на материке.
Ради  чего все это?

      Море громыхало. Сыпались, застилая  небо, снежные заряды. Казалось, судно зарывается в море и стоит неподвижно на месте.
     - Старшему механику срочно опустится в трюм лаборатории, - тревожно прогрохотала  трансляция по судну.
Что там опять стряслось? Дело в том, что при постройке геофизического судна современные более мобильные методы поисков   не были запроектированы. Поэтому аналитическое оборудование мы устанавливали  с чистого  листа в специально выделенные для этого лабораторные помещения.
Мимо меня, громыхая сапогами, пронесся  Дмитрий Мигулин.
- Митя, что стряслось?
- Опять насос полетел, - крикнул он на бегу, - трюм заливает.
Мигулин рванул на себя горловину  люка и  исчез в квадратном отверстии шахты.
За ним в трюм нырнул, звякая гаечными ключами, Володя Лапачев. Туда же чертыхаясь, полез старший механик.
Судно продолжало двигаться по профилю.
Я заскочил в лабораторию. Там было пусто. Аппаратура молчала. Перо самописца дрожало, образуя  на диаграммной ленте красную жирную кляксу. Снизу несло запахом  горелой резины.
Лихорадочно отдраив  горловину люка, я  заглянул в трюм. Струя воды толщиной с  палец хлестала из  извивающегося шланга. Около него зло возился стармех.  Насос  дымился, шипел, чавкал, захлебываясь водой.
Мгновенно пришла ужасающая мысль – открыли кингстоны… Конец… А преобразователи…Если вода дойдет до них…Тогда все. Работе – каюк.
Меня словно пружиной подбросило. Держась за переборки, понесся к гидрографам. В лаборатории был только Саша.
- Молоков,- отчаянно крикнул я.- беги в рубку, передай вахте: держать носом на волну, идти самым малым. Трюм обесточить. Срочно тащите вниз ручную помпу и аварийное освещение. Я буду  в трюме.
Саша Молоков, прибежавший на крики, еще не осознав случившееся, удивленно  оглядывал неработающую аппаратуру. Мой крик словно вывел его из оцепенения – он бросился  в рулевую рубку. Нельзя  было терять ни минуты. Я прыгнул в зияющую дыру железного трюма, холодом обожгли ледяные поручни. Скатился по вертикальной лестнице. Подбежал к стармеху. Тот остервенело  бил по ржавому вентилю.
- Что случилось?
- Резьбу сорвало. Вентиль заклинило. – сквозь зубы прохрипел «дед». – Железо не выдерживает. Соль. Мороз. Все летит. Железо не выдерживает – скрипит и лопается.
- Пережми  шланг. Пока сделаю затычку.
Я попытался схватить прыгающий  под напором воды шланг. Струя талого снега  наотмашь ударила в лицо, окатила до нитки, вызвала  озноб. С помощью  ребят поймал  шланг. С трудом его  перегнули. Поток воды стал меньше, но он разделился на десятки тоненьких  резанных и хлестких   струй. Температура воды –5 градусов, - подумал я, вспоминая последние данные по  термометрии моря. Во что обойдется этот душ?
- Ёлки, давно хотел стать «моржом». Чувствую,  наморжуемся здесь. – Это, перекричав грохот воды,  язвил Володя Лапачев. Он  с Мигулиным в четыре руки раскручивал болты на злополучном  насосе.
Ребята  стояли на коленях в ледяной воде, в отвислых мокрых штормовках и под бешеным  фонтаном неистово  орудовали  разводными ключами. Стармех сделал  деревянную затычку, но она пропускала воду. К тому же стал  лопаться не выдержав давления, шланг. Зажали его  прорезиненной курткой.
Вода  прибывала. Свет погас. От тусклого освещения аварийной склянки тянулись длинные, вязкие,  уродливые тени. Шторм  громыхал где-то высоко над головой. Вдоль качающихся бортов ходила ходуном грязная вода. Скрежетали, гремя о переборки, обломки какого-то   железа. Ревела надрывно  принесенная  аварийная помпа. Дмитрий Мигулин, Володя Лапачев, стармех наощупь, проклиная  ледяную ванну,  возились с насосом. Здесь же ковырялись с помпой Саша Молоков, боцман, второй механик.
В щель люка то и дело просовывался  Виктор  Менисов и, глядя в полутемную железную цистерну трюма, рвался  к нам за помощью. Приходилось орать на  него, призывая вернуться к своим непосредственным обязанностям.
- Менисов. Не валяй  дурака. Следи за курсом.  Веди судно. Нас сносит к Новой Земле.  Там льды. Выбросит – костей не соберешь. Никакой помощи. Справимся без тебя.
- А чайку, ребятки. Я сейчас согрею чайку с медом, - слышался сверху  его  виноватый крик.
- Издевается, - прорычал  Дмитрий Мигулин.
Я стоял в булькающей воде и изо всех сил прижимал к себе  фонтанирующий  шланг. Руки  окостенели. Заиндевелая  штормовка хрустела. Мелькнула мысль, что наверное вот так задраивали пробоины    моряки с ледокола « А.Сибиряков», когда были вынуждены принять неравный бой с немецким линкором « Адмирал Шеер» у о-ва Белуха. Так  они боролись за  живучесть своего корабля.
Мы, как и они, не кричали в эфир о помощи, не бежали в отчаянии в порт. Мы просто работали. А что  такое работа? Кто может дать тому  всеобъемлющее определение?

        Способ самоутверждения? Необходимость? Страсть?  Способность заработать? Твое назначение в обществе? На мой взгляд,  работа -  это то,  без чего ты не можешь жить. Что  сидит  глубоко в тебе, заставляя мерзнуть, качаться,  мокнуть, терпеть, жить среди  волн в тесном ржавом дребезжащем кубрике. И все это ради одной геофизической, геологической, геохимической  или какой-нибудь специализированной карты. А карта эта уже результат… Не белое  пятно шельфа, а твой след на Земле… Если хоть по одной нашей карте даст газ или нефть рекомендуемая нами морская  скважина, значит мы не зря  вкалываем на этом свете.
Вода постепенно стала убывать.  Аварийная помпа заработала в полную силу. Ребята, молча  и ожесточенно меняли угольные  щетки, чистили контакты, клепали провода. Злополучный насос возвышался, как разорванная рыба, на груде черных разбитых  ящиков. Все склонились над ним, пытаясь оживить эту  дохлую, пучеглазую железную рыбу.
Тело одеревенело. Голова ныла от качки, грохота, плеска, воя помпы. Холод, всезаполняющий,  всераздирающий холод вмерз во внутренности, в мозг, в тело. Не было сил пошевелить даже пальцами. Сколько  длится этот ремонт? Час, два часа, день? Где же Виктор? Где же  горячий, огнедышащий чай? Когда же,  наконец,  заработает этот чертов насос?
Сознание, казалось, угасает, лишь в голове застряла занозой строчка из забытой песни:
От стужи  нас не грели кителя…
От стужи нас не грели кителя…

Как же там дальше? И  выплыл из холодного тумана  дышащий жаром осенний костер. Река Киргизка под Томском. Алые шипящие мерцающие угли. И  обжигающая  пальцы  черная картошка, испеченная на золе. Какой ароматный, какой жаркий, дымный сладкий запах этой картошки. И песня. И рядом друзья томичи - геологи:
От стужи нас не грели кителя,
Мечтали  о тепле мы солнцем бредя,
Казалось нам, промерзла вся земля,
А мы живем и нефтью  черной бредим…

Ударил в глаза  ослепительный свет. Забухтел, затарахтел радостно оживший насос. Вода покатилась по заштопанной магистрали. Помпа откачала последние лужи.
Согретые, обессиленные, сухие, забравшись  ногами в рукава полушубков, мы  сидели  за столом и пили крепкий  чай со спиртом и медом. И не было ничего слаще этого чая  и этого меда. И радостной теплой счастливой воркотни Виктора Менисова. И  такие родные и близкие лица коллег-геологов!
Шторм  сник. В разорванные  тучи хлестнуло солнце. Море колыхалось томно и величественно. По носу судна засверкала яркая, чистая, зовущая трехцветная радуга. Мы снова заступили на профиль. Работа в Баренцевом море продолжается…

Г. Корюкин –доктор геолого-минералогических наук (г.Москва)